Хайнер Геббельс говорит, что он композитор, а не режиссер

Он ставит в электротеатре «Станиславский» спектакль «Макс Блэк, или 62 способа подпереть голову рукой»

Текст: Антон Хитров

Pаботы театрального режиссера Хайнера Геббельса не имеют ничего общего с привычным драматическим спектаклем. Те, кто пишет новейшую историю театра, нередко применяют к нему законы своей первой профессии. Ромео Кастеллуччи начинал как художник, Штефан Кэги — как журналист. Хайнер Геббельс — композитор. Два года назад зрители «Золотой маски» увидели его спектакль-инсталляцию «Вещь Штифтера»: в этой постановке вовсе не было актеров — вместо них действовали механизмы. Первой российской площадкой, пригласившей Геббельса на постановку, стал электротеатр «Станиславский». Репетиции спектакля начались летом; премьера назначена на октябрь.

— Вы сторонник театра, где публика равна художнику; театра, который стимулирует зрителя к собственной работе, собственному творчеству. Как вам кажется, почему эта идея стала востребована в актуальном театре и современном искусстве?

— Думаю, это связано с базовыми идеями эмансипации и демократии, с желанием избежать иерархии. Я всегда говорю, что сто, тысяча зрителей всегда умнее команды, которая сделала спектакль. Кто мы такие, чтобы объяснять им, как надо думать? Мы можем предложить инструменты, мы можем поставить вопросы, но у нас нет ответов. Кстати, это касается не только отношений между артистом, художником и аудиторией, но и процесса работы. Очень важно, как разрабатывается производство спектакля.

— Вы имеете в виду отношения режиссера с актерами?

— На моих проектах нет настоящего режиссера. Я сам — не режиссер, а композитор: это большая разница. У меня нет задачи выразить себя. Я не изобретаю всего, и у меня нет определенного видения. Весь процесс создания спектакля сбалансирован между членами команды. Моя роль заключается в том, чтобы собрать в единую композицию все, что было создано в ходе совместной работы, — текст, действие, музыку, свет, пространство, костюмы. Когда я работаю над текстом, то не занимаюсь интерпретацией. Моя цель — «раскрыть» материал, представить его зрителям. Я стараюсь подать текст так, чтобы публика имела возможность интерпретировать его самостоятельно, исходя из собственных чувств. Хорошая литература всегда предлагает множество прочтений на нескольких уровнях.

— Как российские актеры воспринимают ваш метод работы? Наш артист нередко ощущает себя подневольным человеком — и такое положение его устраивает.

— Да, я это почувствовал. И это мало отличается от вертикальной иерархии, которую вы обнаружите в немецких театрах. Но я был рад увидеть, как актер Александр Пантелеев с самых первых дней репетиций сразу понял, что находится на равных с остальными элементами спектакля — светом, звуком, а люди, которые с ним работают, — композитор, осуществляющий живой сэмплинг на клавишах, саунд-дизайнер и др. — все они являются его соавторами. То есть они — не персонал, который его обслуживает. И ему нравится работать с ними на одном уровне. Даже в огне он видит своеобразного партнера (в спектакле мы используем пиротехнику). И работа в команде не ущемляет его значения, ведь процесс совместного творчества даже делает его сильнее.

— Пантелеев — единственный артист в постановке?

— Да.

— Как вы его нашли?

— У меня была возможность встретиться в электротеатре с несколькими артистами, поговорить и поработать некоторое время. Все они замечательные актеры, и я был впечатлен их профессионализмом и открытостью. И в Пантелееве я нашел некоторые качества, особенно важные из-за характера его персонажа в этой постановке.

— Вы работаете над новой версией спектакля «Макс Блэк». Первая постановка вышла в Лозанне в 1998 г. Чем российская редакция отличается от швейцарской?

— Самые большие изменения для меня — другой актер, другой язык, другой ритм спектакля. И еще мы переделали значительную часть музыки. Это был захватывающий процесс. Спектакль выстроен очень четко, это большая партитура, состоящая из текста, звуков и действий, где все взаимосвязано друг с другом. И все эти перемены приводят к появлению новой версии спектакля.

— В спектакле «Вещь Штифтера» вам даже не понадобился актер — настолько «живыми» получились неодушевленные механизмы!

— Здесь у нас все-таки сильный протагонист, в отличие от «Вещи Штифтера». Но в «Максе Блэке» предметы тоже важны, особенно акустически. Актер дотрагивается до вещей, и получившиеся звуки продолжаются еще долгое время. Эти шумы отделяются от предметов, живут независимо от них и начинают управлять дальнейшими действиями ученого в его лаборатории.

— Науки, не относящиеся к гуманитарным, — математика, физика, химия — это для многих людей что-то бесконечно далекое от искусства. Уже в старших классах школы начинается деление гуманитариев и технарей. Но вас притягивают все области человеческого знания: вы много работаете с техникой, а ваш новый спектакль посвящен естественным наукам. Что общего у науки, техники и искусства?

— При всех их различиях они во многом соприкасаются. Тексты, которые мы используем в спектакле, — это записные книжки четырех ученых (Поль Валери, Георг Кристоф Лихтенберг, Людвиг Витгенштейн и Макс Блэк. — «Ведомости»), но все они занимались исследованиями вне собственных научных дисциплин, а кроме того, были еще и художниками или историками искусства. Ученые ищут определенный результат — а люди искусства занимаются чем-то противоположным. Как ученый Поль Валери говорил, что ненавидит неопределенность — но как поэт он высоко ценил важность неопределенности в творческой работе. Возможно, «Макс Блэк» — спектакль о провале науки, которой никогда не достичь окончательных ответов.