Максим Кронгауз: «Ангелы, должно быть, немногословны»

Лингвист об экспериментах с языком в новом спектакле Ромео Кастеллуччи

Текст: Антон Хитров

В Электротеатре «Станиславский» вышел первый московский спектакль знаменитого итальянского режиссера Ромео Кастеллуччи — «Человеческое использование человеческих существ». Его герои говорят на искусственном языке, который был создан при участии самого режиссера: язык и становится главной темой постановки. ТеатрAll обсудил премьеру с лингвистом Максимом Кронгаузом.

В «Человеческом использовании человеческих существ» Ромео Кастеллуччи использовал сюжет из живописи — что проделывал уже не раз: прообразом его новой работы стала фреска Джотто «Воскрешение Лазаря». Диалог между героями фрески написала сестра режиссера Клаудиа Кастеллуччи. Иисус зовет Лазаря в мир живых, но тот предпочитает остаться в могиле. Тогда разговор возобновляется на другом языке — Generalissima, или «общайшем».

Этот искусственный язык был создан театральной компанией Кастеллуччи «Общество Рафаэля Санти» в 1984 году. Кастеллуччи рассказывает, что задачей авторов было обнуление языка, традиции и культуры в целом. Преимущество «общайшего» языка, по словам создателей — в его способности передать «мощь загробного мира».

«Агон», «апофема», «блок», «метеор» — словарь I уровня языка Generalissima занимает меньше одной строчки. II уровень позволяет использовать больше слов: каждому слову I уровня соответствует несколько «синонимов». На IV уровне — 400 слов. Актеры проходят четыре «упражнения», овладевая сначала низшей, четвертой ступенью Generalissima, а затем и тремя другими.

Редакция ТеатрAll решила, что эксперимент Кастеллуччи нуждается в комментарии специалиста по языку, и обратилась за помощью к лингвисту Максиму Кронгаузу — доктору филологических наук, профессору, руководителю Центра социолингвистики РАНХиГС и автору книги «Русский язык на грани нервного срыва». Сейчас Кронгауз исследует конфликтную коммуникацию, в том числе — конфликты в интернете. По просьбе ТеатрAll лингвист посмотрел премьеру в Электротеатре «Станиславский» и рассказал, что это такое с научной точки зрения.

Вы изучаете не только язык, но и коммуникацию. Как и любое театральное представление, спектакль Ромео Кастеллуччи — это коммуникация между сценой и залом. Как бы вы описали коммуникативную ситуацию, в которой участвовали?

Задача режиссера была в том, чтобы сделать эту ситуацию максимально неудобной для публики: в одном зале пахло аммиаком, в другом пришлось либо стоять, либо сидеть на полу. Ну и последняя сцена — «кто кого пересидит»: адский оркестр, издающий адские звуки, или постепенно уходящие зрители. Один из них, впрочем, втянулся в перформанс, лег на спину и явно хотел «перележать» мертвого. В общем, публике должно быть так же неудобно и плохо, как персонажам. Что касается языка Generalissima (общайший) — это очень любопытный эксперимент, хотя, как мне показалось, немножко недотянутый. Имеется четыре ступени языка — на четвертой, нижней, 400 слов, а на первой всего четыре. Здесь есть одна странная аналогия. Не думаю, что Кастеллуччи или его сестра, участвовавшая в этой работе, знают о теории академика Николая Марра, который полагал, что все слова во всех языках восходят к четырем корням. Учение Марра было очень влиятельно в сталинское время. Видимо, сама мысль, что все богатство лексики и значений можно свести к чему-то простому и легко обозримому, почему-то важна для человечества — хоть она, по-видимому, ложна. Кастеллуччи показывает, как язык влияет на коммуникацию и на само действие — мне, как лингвисту, это было особенно интересно. Развитие сцены зависит от того, какой уровень языка используют персонажи. Первые несколько раз Иисус терпит неудачу: он разводит руками и говорит — «не знаю, что сказать». Но в последних сценах результат совершенно другой.

Похож ли Generalissima на другие искусственные языки?

Я с удовольствием прочел теоретические размышления авторов в программке. Правда, мне показалось натянутым сравнение Generalissima c пиджинами и креольскими языками. В основе театрального эксперимента — совершенно рациональная идея, характерная для Средних веков: создать идеальный язык, на котором можно говорить обо всем, и который был бы однозначным. Говоря об идеальных языках, я бы назвал прежде всего Лейбница, предложившего универсальный язык. В XIX–XX веках были попытки создать язык, лишенный недостатков естественного — причем недостатком считалась неоднозначность, которая, если взглянуть иначе, как раз достоинство. Именно она позволяет нам описывать изменяющуюся реальность. Попав на другую планету, мы продолжим говорить на родном языке, применяя к новым понятиям уже существующие слова. Эксперименты, начавшиеся в Средние века, продолжаются сегодня — например, энтузиасты разрабатывают так называемые логические языки: логлан и ложбан. Они устроены крайне рационально, и на них могут общаться все независимо от национальности, культуры и, предположительно, планеты. Изобретение языка в рамках художественного произведения — совсем другая тема, и цели здесь иные. Самые известные примеры — Толкин и Оруэлл. Особенность новояза Оруэлла в том, что на нем нельзя выражать бунтарские и вообще оппозиционные идеи. Язык ограничивает мышление.

Ближе к финалу спектакля актеры переходят на последнюю, самую высокую ступень Generalissima, которая содержит только четыре слова. Это по-прежнему язык?

Я бы сравнил первый уровень Generalissima с языками высших и низших существ, например, ангелов и животных. У животных сигнал обозначает ситуацию в целом, нерасчленимую на отдельные фрагменты. Можно даже сравнить первый уровень с нашим матерным языком, ведь, владея пятью-шестью корнями, люди могут говорить о чем угодно. Про ангелов мы знаем меньше, но и они, должно быть, немногословны. Одну и ту же мысль можно выразить аналитически и синтетически (Кастеллуччи сам использует эти термины). Один способ — это расчленение мира на вещи, на категории, другой — когда мы в одном слове заключаем все, что хотим сказать о ситуации. Например: мы сидим, пьем кофе, пьем воду. Я могу сказать «Ах!», описав одним словом все свои ощущения — это синтетическое выражение. Или я могу подробно объяснить, чем мне нравится кофе, чем мне нравится разговор — и это будет аналитическое выражение, для которого требуется больше слов. Или вот другой пример: «теща» — более синтетическое выражение, чем «мать жены». В любом языке присутствуют и синтетические, и аналитические приемы. Путь от четвертой ступени к первой, пройденный в спектакле — это путь от аналитизма к крайнему синтетизму. Поэтому мне кажется странным, что на первом уровне они повторяют «агон» по десять раз, чтобы так сказать буквально перевести текст с аналитического языка на синтетический. Почему бы не сказать «агон» один раз? Это привело бы еще и к сжатию времени и усилило этот эксперимент. Плюс еще одно: авторы не подумали, что будет происходить с грамматикой. Сначала разговор идет по-русски: там — нормальная русская грамматика, нормальный синтаксис. Дальше актеры переходят на Generalissima, и начинается путаница: грамматика сохраняется, но частично. Персонажи то склоняют слова, то не склоняют. Этот момент явно непродуман. Что должно произойти с грамматикой — это чрезвычайно интересный вопрос, но здесь его просто снимают.

По словам создателей Generalissima, их язык, в отличие от естественных языков, позволяет «рассказать о мире усопших». Кастеллуччи использует Generalissima, чтобы показать разговор между Христом и Лазарем, еще находящимся в могиле. Существуют ли другие языки, предназначенные для описания потустороннего мира или для разговора с богами и духами?

В некоторых культурах священный язык противопоставлен обыденному. Самый известный пример — культура древней Индии, где параллельно существовали священный санскрит и профанные пракриты. Это было и в нашей культуре: разговорый древнерусский язык отличался от церковнославянского. В разных типах коммуникации применялись разные формы языка. На священном языке нельзя говорить в бане. В каком-то смысле церковнославянской или санскрит — языки для описания духовной сферы. О рае, об аде нельзя говорить обыденным языком, просто потому, что в нем нет нужной лексики. И наоборот — о коровах, о посевах невозможно говорить на священном языке.

Кастеллуччи объяснял необходимость создания Generalissima желанием освободиться от влияния традиции: язык, по его мнению — это главная и самая прочная традиция. До какой степени язык ограничивает говорящего?

Это, пожалуй, главный философский вопрос, связанный с языком. Еще Вильгельм фон Гумбольдт сравнивал язык с замкнутым кругом, а по сути — с тюрьмой, и единственный способ вырваться из нее — освоить другой язык и оказаться в другой тюрьме. И все же, если вы смотрите на мир из нескольких камер, вы видите его более полно, чем из одной. Художники иногда выбирают другой путь вырваться на волю — уничтожить язык, а затем попробовать компенсировать эту потерю, потому что без языка человек существовать не может. В начале XX века с языком экспериментировали поэты-модернисты — Хлебников, Крученых. Так называемая заумь — это попытка, разрушив язык, передавать чувства с помощью звуков. Но Кастеллуччи в данном случае больше ученый, чем художник. Кстати, он жертвует чистотой эксперимента ради понятности. Generalissima — это не язык, созданный с нуля, в нем сохраняются знакомые нам слова, поэтому, когда режиссер делает российскую версию спектакля, словарь переводят с итальянского на русский. Эффект воздействия оригинального Generalissima и его русского аналога может быть очень разным.

Ссылка на материал