«Вакханки»: Еврипид для самых маленьких

Черные одеяния, красные линии, безумство, раскаяние, дыхание — в общем, вакханалия произошла в предпоследний день фестиваля. Все это — спектакль Терзопулоса «Вакханки». Тема тьмы оказалась раскрыта — мы шли к этому спектаклю сквозь беспросветные залы, наполненные музыкой, последние семь дней. Финальная волна оказалась волнующей и не без сюрпризов.

Текст: Юлия Корешкова, Пресс-служба Дягилевского фестиваля

Первым делом стоит сказать — этот спектакль про текст и для текста. Мы привыкли к античным текстам — это неотъемлемая часть русской культуры, которая в ХХ веке почти что выродилась ввиду конца эпохи классического образования. Привычка в паре с забвением, слишком мутным представлением об античных текстах, сыграли с нами злую шутку: тексты древнегреческих авторов перестали осмысляться и переосмысляться, от них осталась лишь аура детской сказки, мифа в пересказе для самых маленьких, чего-то очень ветхого, а поэтому простого и понятного, ручного и пушистого. Терзопулос настойчиво заставляет вслушиваться в текст, наслаждаться слогом, словом, фразой. Все знают, например, гомеровские сюжеты, но мало кто помнит его красочную развернутую метафорику. Актеры, их особая отчаянно-безумная порой подача, позволяют услышать, почти что прощупать каждое слово, но в то же время обогащают текст невероятной энергичной мощью, разбивают монотонность античного метра.

Слово неотделимо от звука, а звук — от дыхания. Дыхание — связующая цепь «Вакханок». Оно и задает темп, и создает звуковое поле, и вводит антураж: дыхание жизни перетекает в дыхание смерти, соединяя в единую материю два этих полюса. Вакханалия в интерпретации Терзопулоса — танец на грани, между бешеной жаждой жизни и вечным стремлением к смерти. Поэтому человеческое тело экстатически теряет разделение на части. Тело становится сплошной наслаждающейся и беснующейся субстанцией. Главной особенностью такого подхода к телу становится дрожь. Это движение с одной стороны направлено на создание эффекта разгоняющегося коллективного месива, но с другой — подчеркивает индивидуальность и внутреннее переживание безумия каждого из очарованных Дионисом. Возможно, подобная амбивалентность вакхического безумства в интерпретации Терзопулоса и стала причиной некоторой монотонности действа — как будто вакханки, выплеснув в начале всю энергию, далее, превратившись в живую звучащую декорацию, так и не смогли вернуться к первоначальному энергетическому уровню. Эта неоднородность событий и энергий отчасти обусловлено изменением сюжетных акцентов в ходе действия — ода тьме превращается к концу в скорбь прозрения и раскаяние.

Сюжет содержит достаточно неоднозначную мысль — не гневай богов, признавай и принимай их волю, а иначе своей силой они все равно утвердят свое существование, но уже насильно и с обязательным возмездием. Но атмосфера спектакля наводит на иную расстановку смысловых акцентов. Вакханки являют собой неразрывную связь Эроса и Танатоса, а непокорный фивский царь — Сверх-Я, которое путем совести и прочих манипуляций ограничивает разрушительные энергии бессознательного. Чем больше ограничений от Сверх-Я, тем больше концентрация дионисийских и беснующихся сил, тем сильней их «извержение», когда Сверх-Я сдает свои позиции вечного брюзги-ограничителя.

Так Терзопулос не только очищает античность от штампов и банальности, но и говорит о вечных конфликтах человеческой природы, погружая в безумие и транс. Инъекция строго подконтрольного беснования для встречи с этим безумным миром.

ссылка на материал